Любимые книги мистера Джонсона

...Доминанта нашего времени – ирреальность.

Поскольку те, кто играет в нашу игру умело, вправе рассчитывать на богатство, вряд ли стоит удивляться тому, что имеется огромное количество серьезных книг о том, как это надо делать. Во-первых, существует огромное количество литературы по экономике, бизнесу и экономическим циклам. Эти книги необходимы, если вы хотите по-ученому высказываться о предмете. Такими книгами, а некоторые из них превосходны и недешевы, набиты полки в магазинах. Далее, есть книги, посвященные анализу процентных ставок на кредитном рынке; они пытаются прогнозировать биржу, внимательно рассматривая эту ставку, систематизируя то, что всегда называлось «качелями» между акциями и облигациями. Согласно этим книгам необходимо внимательно следить за тем, что на уме у Федерального резервного банка, чтобы соответствующим образом корректировать свои действия. Доступная для понимания работа Бертона Крейна «Искушенный инвестор» – одна из таких книг. Наконец, есть книги по анализу ценных бумаг и прежде всего книга Грэма и Додда, которая так и называется: «Анализ ценных бумаг». (Любой истинный последователь Грэма и Додда с ходу вычислит бумаги с заниженным курсом – одним щелчком движка логарифмической линейки.)

Здесь, однако, стоит понять одну истину. Поле рационального изучения предмета разработано прекрасно. Когда в 1937 году было основано Нью-Йоркское общество анализа ценных бумаг, оно насчитывало двадцать членов. Сегодня таких членов – вместе с ассоциированными отделениями федерации финансовых аналитиков – более одиннадцати тысяч. Отсюда вовсе не следует автоматический вывод о том, что в этом обществе одиннадцать тысяч миллионеров.

В течение жизни целого поколения Уолл-стрит была весьма непопулярна (речь идет о поколении, рабочие годы которого пришлись на период с 1929 по 1946). В 1937 году, когда скучковалась первая скромная группка аналитиков, только три выпускника Гарвардской школы бизнеса осмелились вопреки гневу и отчаянию родных и близких войти в это логово порока, Уолл-стрит. В памяти людей была еще очень свежа фотография Ричарда Уитни, экс-президента Нью-Йоркской фондовой биржи, сделанная на ступеньках его нового дома – тюрьмы «Синг-Синг».

Теперь за нами двадцать лет непрерывно растущего рынка и почтительного отношения к Уолл-стрит. Уже не одни аналитики изливают на нас бурные потоки своих трудов, но и университеты полны студентов-стипендиатов, которые, работая на университетских IBM 360, соотносят все мыслимые цифры, цены и тенденции со всеми прочими мыслимыми цифрами, – после чего 360-я за считанные наносекунды выдает каждому работы еще на несколько месяцев.

Поэтому давайте на момент задумаемся над словами Джеральда Лоэба, непревзойденного мастера чтения ленты тикера и автора книги «Битва за выживание инвестмента»:

«Не существует окончательного ответа на вопрос о ценности того или иного актива. Дюжина экспертов даст вам двенадцать разных заключений. Часто случается и так, что несколькими мгновениями позже каждый из них изменил бы свой вердикт, если бы ему дали возможность это сделать, потому что изменились обстоятельства. Биржевая стоимость бумаг строится лишь отчасти на балансовых и приходно-расходных отчетах. В гораздо большей степени эта стоимость основывается на человеческих надеждах и страхах: на жадности, амбиции, стихийных бедствиях, изобретениях, финансовых стрессах, погоде, открытиях, моде и на бесконечном ряде иных причин, которые просто невозможно перечислить».

Надежды, страхи, жадность, амбиция, стихийные бедствия – вряд ли возможно выразить нашу проблему в более сжатой форме. Все эти факторы очень трудно запрограммировать в нечто столь бесчувственное, как IBM 360. Впрочем, существует школа, утверждающая, что все эти моменты уже содержатся в цифрах, и что изучение этих цифр есть занятие рациональное, поиск некоей сияющей Истины, называемой Ценность. Ценность всегда есть, как дерево епископа Беркли, которое, падая в лесу, производит шум независимо от того, есть ли там кто-то, кто этот шум может услышать. Штука, однако, в том, что, как говорит Дж Лоэб, ценность – это лишь часть игры.

Единственная вещь, которая действительно наличествует независимо от того, найдем ли мы когда-нибудь истинную Ценность, это ликвидность – возможность покупать и продавать мгновенно и без особых усилий. Ликвидность – это краеугольный камень Уолл-стрит. Именно она делает Стрит финансовой столицей мира, потому что – за исключением редких и странных приступов паники – это действительно ликвидный рынок Нью-Йоркская биржа ликвидна, и работает она честно и открыто. Подобных мест в мире столь немного, что если вы богатый иностранец, желающий иметь возможность в любой момент обратить свои бумаги в наличность, но одновременно получать доходы на капитал, то для вас есть буквально единственное место, где это можно сделать. Лондонская биржа также ликвидна, честна и открыта, но там игра идет с британскими бумагами, и выбор гораздо более ограничен, в том числе и нынешними горизонтами самой Великобритании.

Я вовсе не преуменьшаю значимости изучения экономики, экономических циклов или даже анализа ценных бумаг. Но знание этих предметов не гарантирует успеха, а, с другой стороны, надежда на успех существует, даже если вы об этих науках не имеете ни малейшего понятия. Прежде чем мы двинемся дальше, давайте послушаем одного из старейшин финансового менеджмента. Мистер Джонсон возглавляет группу фондов «Фиделити», а в фондовой лиге она чемпион уже не один год. Изрядное количество инвестиционных менеджеров описывают сущность своей работы в очень простых словах. «Моя работа, – говорят они, – состоит в том, чтобы переиграть Фиделити». Рассказывают, что в палатке генерала Монтгомери всегда висела фотография фельдмаршала Роммеля. Я не думаю, что инвестиционные менеджеры прилепляют к стене фотографию мистера Джонсона. Они вешают на стену схему его портфеля ценных бумаг и разыскивают участки, где они могли бы его побить.

Когда я вернулся в Нью-Йорк из Бостона после ленча с мистером Джонсоном, дело шло к вечеру, и я сразу же направился в «Оскар», популярный ресторан рядом с Уолл-стрит. Я хотел узнать, что произошло за день. В «Оскаре» есть один столик, где вам всегда сообщат, почему после обеда масса денег переехала из одних карманов в другие, и почему акции сегодня двигаются именно так, а не иначе. Этот столик всегда занят пьющими мартини инвестиционными менеджерами и их друзьями. Речь не о середняках, работающих с индивидуальной клиентурой, а о ребятах, заправляющих сотнями миллионов долларов в условиях постоянного и мощнейшего прессинга. Их любимая фраза: «Дай результат». Не было никаких сомнений в том, что это настоящие знатоки, потому что, когда я сказал о моем ленче в клубе «Юнион» с мистером Джонсонам, никто ни секунды не заблуждался насчет того, о каком мистере Джонсоне идет речь. Парни хотели знать, что думает Мистер Джонсон о нынешней ситуации. Внезапно в воздухе запахло неподдельным уважением – редкая штука за неизменно циничным столиком. В сумме эффект был такой же, как если бы актер, пришедший на репетицию, рассказывал товарищам-актерам, что только что играл в теннис в Речном клубе с мистером Эбботом, а мистер Эббот видел вчерашний прогон спектакля и поделился своими мыслями на этот счет. В общем, напряженное внимание гарантировано.

Кстати, интересно, что никто в театральном мире не называет мистера Эббота «Джордж», и я никогда не слышал, чтобы кто- нибудь назвал мистера Джонсона «Эдвард». Но мистер Джонсон не выставлен на публичное обозрение. Его имя не стоит в названии фонда, как, скажем, имя Джека Дрейфуса. Обычный обитатель Уолл-стрит о нем тоже практически ничего не знает. Моего друга Чарли, имеющего свой собственный ультрамодный фонд, приходится даже убеждать в том, что мистер Джонсон существует. При имени «мистер Джонсон» у него в воображении рисуются образы далекие и таинственные, подобные спрятанной в облаках вершине Килиманджаро или тибетскому гуру, который делится своим Секретом с героем фильма «Лезвие бритвы».

Другие люди тоже имеют компании, заправляющие горами денег, так что дело вовсе не в трех с половиной миллиардах, которые проворачиваются в фондах мистера Джонсона. Отчасти причина коренится в том, что один из фондов мистера Джонсона, «Фиделити Тренд», сумел оправдать свою вывеску «результативного» фонда, заняв первое место среди всех ведущих фондов по результатам первой половины текущего десятилетия. К тому же два фонда мистера Джонсона, «Фиделити Капитал» и «Фиделити Тренд», умудрились удержаться даже в условиях «медвежьего», неуклонно катившегося вниз рынка. В общем и целом, группа мистера Джонсона «Фиделити» имеет одиннадцать фондов – симпатичный и скромный бизнес в три с половиной миллиарда долларов.

Другая причина такого уважительного отношения коренится в том, что мальчики мистера Джонсона, выйдя в мир, неизменно привлекают к себе самое пристальное внимание. Некоторые вообще думают, что мистер Джонсон руководит академией по подготовке финансовых менеджеров. Два года назад Джерри Цай красовался во всех газетах, потому что он основал свой новый фонд, в который люди с ходу влили $274 миллиона – абсолютный рекорд. «Я просто хотел обзавестись собственным маленьким фондом», – сказал Джерри, уходя из «Фиделити Кэпитэл» мистера Джонсона. Теперь у Джерри $450 миллионов, но он до сих пор произносит «мистер Джонсон» таким же тоном, как и все прочие Понимающие Ребята. Немудрено, что таинственная группа «Фиделити» начинает представляться вам, как какая-то средневековая обитель, где соученики под завывание вьюги снаружи поджаривают свои лепешки в пламени очага, радуясь тому, что мистер Чипс так хорошо выучил их греческому, отчего они теперь в состоянии уловить все нюансы в пьесах Эврипида, которые читает им наставник.

В мистере Джонсоне меня покоряет то, что он никогда не говорит о бирже в терминах валового национального продукта, снижения налогов или производства автомобилей. Он говорит о том, как сосуществуют в отдельном моменте реальность и время; о том, есть ли достойные внимания места в книге Алана Уоттса «Мудрость ненадежности»; о том, может ли ажурная отделка на женских юбках что-то значить – и обо всем этом он говорит абсолютно серьезно. Он даже заставил своих аналитиков проверить, не может ли эта отделка на юбках быть индикатором какой-то тенденции.

– Биржа, – говорит мистер Джонсон, – подобна красивой женщине: беспредельно чарующей, бесконечно сложной, всегда переменчивой, неизменно таинственной. Я был поглощен ею без остатка с 1924 года, и я знаю, что это не наука. Это искусство. Теперь у нас есть компьютеры и всякая разная статистика, но биржа все та же, и понять ее не стало ни на йоту легче. Все всегда строится на личной интуиции, на том, чтобы почувствовать особенности поведения биржи. В ней всегда есть нечто неведомое и не поддающееся определению.

Это главная привлекательная черта мистера Джонсона: он всегда говорит так, словно выступил в поход за истиной. Редкое качество в бизнесе, которое Норман О. Браун, пойди он в своем фрейдистском анализе денег чуть дальше (книга «Жизнь против смерти»), назвал бы перемещением куч, мягко говоря, грязи с одного места на другое. Кое-что из этого совпадает с тем, что пишет о бирже Уолтер Гутман в своих регулярных публикациях Там и сям на Уолл-стрит встречаются люди, буквально очарованные Колдуньей всех рынков. Некоторые из них – постоянные клиенты психоаналитиков. Разница здесь в том, что мистер Джонсон все эти книги читал. Мистеру Джонсону скоро семьдесят, и у мистера Джонсона $43 миллиарда. Может, у мистера Джонсона есть настоящие книги о Колдунье. Может быть, мистер Джонсон знает.

Мистеры Джонсоны не заправляют в Бостоне со времен Джорджа Эпли. Но вам почти удается забыть о том, что ныне город захвачен ирландцами и итальянцами, когда вы идете по Девоншир, мимо здания конгресса и старой ассамблеи штата, где на каждом углу висят таблички, повествующие о том, что здесь Пол Ревер запрягал свою кобылу, а здесь Джон Хэнкок выронил свое гусиное перо. Мистер Джонсон идет в клуб «Юнион» той же дорогой, которой туда ходил его отец. Отец мистера Джонсона занимался текстильным бизнесом, и ходить ему приходилось чуть-чуть дальше, но дорога все равно та же самая. В лифте клуба «Юнион» полно молодых и не очень молодых людей, и все они говорят: «Здравствуйте, мистер Джонсон!» Я не думаю, что это возможно в Нью-Йорке: ходить по той же самой дороге в тот же самый клуб, где всегда обедал твой отец. В Нью-Йорке такой клуб давно бы снесли до основания, а на его месте взгромоздили бы гигантское стеклянное чудище, поместив сам клуб на сорок шестой этаж, – клуб, в котором теперь мелькали бы жадные на паблисити типы, озабоченные тем, чтобы метрдотель запомнил их имена.

Мистер Джонсон, говоря о бирже, расплывается в лучезарной улыбке и произносит: «Боже...» Почти как обязательный Профессор в фильмах, к которому приходят перед главным матчем и говорят: «Профессор, если вы не поставите удовлетворительную оценку старине Бульдозеру, он не сможет в субботу играть в футбол против команды штата!» Я это к тому, что у мистера Джонсона тоже галстук-бабочка в крупный горошек, очки в роговой оправе, красные подтяжки, коротко стриженные седые волосы и три авторучки в нагрудном кармане – все точь-в-точь как у того Профессора. Чуточку небрежно, но пружинисто и энергично.

Мистер Джонсон учился в Колледже, который теперь все называют Гарвардом, затем посещал Школу Права, а окончив Кембридж, стал работать в «Роулз Грей», самой большой в Бостоне адвокатской конторе. В те годы Колдуньей всех рынков он интересовался во внеурочное время. В фондовый бизнес он шагнул только в 1943 году. «Человек, управлявший «Фиделити» в то время, был не в состоянии прокормить даже собственную семью, и тогда я решил этот фонд у него выкупить», – говорит мистер Джонсон.

– В фонде было 3 миллиона долларов. Боже, как приятно видеть, когда что-то растет в геометрической прогрессии. Последние десять лет были самыми лучшими, потому что я всерьез занялся менеджерами. Диплом аналитика не может сделать человека менеджером фонда. Что должен иметь хороший менеджер? Абсолютную сконцентрированность, интуицию, чутье, а этому в университете не научишь. Главное, что должен знать человек, – это себя самого. А человек, который знает себя, мо жет выйти за свои пределы и наблюдать за своими реакциями со стороны. Боже, я, конечно, не думаю, что научился делать хороших менеджеров. Просто я длительное время проработал в крупной юридической фирме, а в юридической фирме каждый партнер работает со своими собственными клиентами. И я позволил нашим менеджерам создавать свои собственные фонды и ими управлять. Каждый отвечал за свое дело. Менеджер мог спуститься вниз и поговорить со мной, если ему так уж нужна была консультация, но шоу в целом принадлежало ему Решения должны приниматься индивидуумами – группа не может этого сделать. А, на мой взгляд, очень многое в инвестиционном бизнесе строится по принципу комитета. Когда человек находится на пути к тому, чем он может и собирается стать, тогда мы видим человека в лучшем его проявлении, на его максимуме. Правда, после того, как он этого достиг, он теряет какую-то неуловимую частичку своей отточенности, как звезда после лучшей своей роли – и нам удалось вовремя одернуть пару таких ребят. Наблюдая за настоящими людьми, ты видишь, как вокруг каждой ошибки буквально кипят соки последующей учебы. Человек учится на ошибках. Когда я оглядываюсь назад, вся моя жизнь представляется мне бесконечной цепью ошибок.

Я сказал мистеру Джонсону, что меня более всего интересуют аспекты биржи, связанные с массовой психологией.

– Работая юристом, – сказал мистер Джонсон, – я не имел возможности изучать компании в индивидуальном порядке. Я пытался прочувствовать структурные особенности их поведения. Биржа – это толпа. А если вы читали книгу Густава Ле Бона «Толпа», то знаете, что толпа наделена некоей суммарной личностью. По сути, толпа мужчин ведет себя как индивидуальная женщина. Ум толпы подобен женскому уму. И если вы достаточно долго наблюдаете за женщиной, вы начинаете видеть все маленькие трюки, незаметные нервные движения рук, выдающие тот момент, когда она лжет.

Я, знаете ли, говорил об этом со множеством психиатров. Я хотел, чтобы они поработали для нас, потому что толпа действительно имеет коллективную личность – иногда маниакальную, иногда депрессивную, иногда апатичную. Но проблема с психиатрами заключается в том, что они работают исходя из априорных посылок, а это не годится. Хороший рынок, я думаю, как и успешная психиатрия, должен работать на эмоциональном рапорте. Никаких предварительных априорных идей не должно быть. На рынке, на бирже, присутствуют фундаментальные моменты и истины, но неисследованная область – именно область эмоциональная. Все графики, «индикаторы разброса» и прочие техники есть всего лишь попытки статистиков описать некое эмоциональное состояние.

И однажды я подумал: может быть, ребята, работающие над восточными состояниями сознания, – ну знаете, как в книгах Алана Уоттса о дзен, – может быть, они могли бы дать какие-то ответы.

Может быть, мистер Джонсон знает дзен-буддистский подход к рынку!

– О Боже, нет. Там речь просто об индивидуальном восприятии. Если вы помните «Мудрость ненадежности», то знаете, что мы нуждаемся в препятствиях. Нам нужна прочность и жесткость, чтобы продвинуться еще дальше. Что-то неизбежно теряется при этой нашей национальной мании обустроиться безопасно и надежно, в условиях полной занятости и даже избытка предложения на рабочем рынке. Но дзен – нет, здесь я всего лишь читатель, а не исследователь. Биржа чересчур сложна для дзен.

Мне кажется, что доминантная нота нашего времени – ирреальность. Последние звуки мелодии, которую мы все слышали, уже затихают вдалеке. Она звучала долго, по меньшей мере, несколько десятилетий, но стоит придерживаться прекрасного правила: «Когда мелодия умолкла, забудьте о старой мелодии». Почему ирреальность? Потому что времена воинствующего духа есть времена ирреальности. В истории такой дух всегда был предметом для насмешек, Дон Кихот и так далее, но ныне мы наблюдаем движения массовой эмоциональности, которые пытаются изменить мир. Вьетнамская война и движение за гражданские права – вот вам два примера. Я не даю здесь никаких оценок. Все, что я хочу сказать, это то, что ментальное отношение к этим проблемам очень воинственно, а воинственность и страстность не имеют в себе элементов долгожительства. В хорошие и спокойные времена делать деньги нетрудно, но во времена ирреальности рынок говорит: «Ты больше не понимаешь меня, не доверяйся мне, пока ты не сможешь меня понять».

К тому времени как нам подали кофе, мы с мистером Джонсоном беседовали о Шерлоке Холмсе и фондовой бирже, о Зигмунде Фрейде и фондовой бирже, а также об «Испытании переменами» и Марке Аврелии.

В «Оскаре» напряженная тишина и нахмуренные брови.

– Марк Аврелий, – говорит мой приятель, ковбой из хеджевого фонда. – Спорить готов, что когда он упоминает Марка Аврелия в присутствии каких-нибудь своих заторможенных дилеров из глубинки, те брякаются в обморок

– Это ведь один из фондов мистера Джонсона запустил свои штурмовые бомбардировщики на «Фэйрчайлд», взбесив даже Комиссию по ценным бумагам, – говорит другой знающий человек – На кого полетят штурмовики в следующий раз?

Губы Чарли шевелятся, не отрываясь от кромки стакана.

– Вьетнамская война, как крестовый поход, и Линдон Б. Джонсон, как Людовик Девятый, – бормочет он. – Толпа мужчин ведет себя как индивидуальная женщина. Последние звуки мелодии затихают вдалеке.

Голос Чарли набирает силу.

– Этот тип обедал с самим мистером Джонсоном! И он приезжает назад с вопросами. С вопросами! Какой звук издает одна аплодирующая ладонь? Где ответы? Что делает мистер Джонсон? Я больше не могу это выносить! И хватит рассказывать мне о Юнге и «медвежьем» рынке! Акции каких трех кампаний предпочитает мистер Джонсон? Что произойдет дальше?

– xf ghh svf f bg xdfnbnxv cvb bnx wnsfg hnfghnv dfbdsbxc zsdf gah acvbdfg sfgsdjhkjkd ! – отвечаю я.

Мистер Джонсон наделен даром слова, и теперь вы начинаете понимать, о чем речь: «...Это не наука. Это искусство. Теперь у нас есть компьютеры и всякая разная статистика, но биржа все та же, и понять ее не стало ни на йоту легче. Все всегда строится на личной интуиции, на том, чтобы почувствовать особенности поведения биржи...»

Личная интуиция не означает, что вы можете перевести какой-нибудь экзотический сон прошлой ночи в блестящую сделку на бирже. Профессиональные управляющие капиталом часто, как нам кажется, принимают решение в доли секунды. Но подтолкнул их к этому решению крошечный кусочек информации, который, сложившись с информацией, уже дремавшей в их мозгу, внезапно выстроился в цельную картину.

«Что должен иметь хороший менеджер? Абсолютную сконцентрированность, интуицию, чутье, – а этому в университете не научишь. Главное, что должен знать человек, – это себя самого».

Конечно, это может показаться упрощением: сказать, что вам нужно познать себя самого. Вдобавок, вы не обязательно стремитесь именно к тому, чтобы стать профессиональным инвестиционным менеджером. Но если вы немного подумаете над этими словами, то увидите, что авторитетный человек и специалист говорит о том, что готовых формул, которые можно было бы автоматически применять, нет. А если вы не применяете автоматически какие-то механические формулы, то вы оперируете именно в области интуиции. И уж коль скоро вы работаете на интуиции, или на оценке, то вполне очевидно, что первое, что вам надлежит познать и понять, – это вы сами. Вы представляете собой, – давайте уж посмотрим правде в глаза – клубок эмоций, предубеждений и судорог. В чем нет ничего страшного, при условии, что вы все это знаете. Успешные биржевики-спекулянты не обязательно располагают детальным портретом самих себя, до прыщей и бородавок включительно, – но они обладают способностью резко остановиться, когда их собственная интуиция вкупе с тем, что происходит Там, Снаружи, внезапно приходит в беспорядок Накапливается пара-тройка ошибок, и тогда они просто говорят: «Это не мой тип рынка», или «Я ни черта не понимаю, что происходит, а вы?» – после чего они разворачиваются, чтобы выстраивать линию обороны. Серии таких биржевых решений складываются, и – верьте или нет, – складываются они в подобие портрета данной личности. В определен ной степени это метод для определения того, кто вы есть на самом деле, но нередко это очень дорогой метод. Вот вам криптограмма моего собственного изготовления, она же первое Правило Иррегулярности: Если вы не знаете, кто вы есть, биржа – очень дорогое место для выяснения.

Может показаться несерьезной мысль о том, что портфель акций способен дать вам портрет человека, их выбравшего, но любой профессиональный и хорошо отстроенный «ловец акций» подтвердит это под присягой. Я знаю частный фонд, в котором четыре менеджера, и каждый из них управляет своим сектором в $30 миллионов. Раз в три месяца они меняются стульями.

– Через три месяца, – говорит мой приятель, – в портфель Карла постепенно вползут маленькие «карлизмы». Может быть, Карл слишком часто будет обходить высоко залетевшие акции – он их никогда не любил. Может быть, там окажется парочка настоящих «карлуш», которым он чересчур долго позволяет набирать сок и силу. Когда я сяду за его портфель, мне не составит никакого труда вычистить слишком уж «карпообразные» элементы. Тем временем Тедди так же точно работает с моим портфелем. У меня душа болит, когда я вижу, что он с ним делает, но это наилучший способ, чтобы работало целое.

Вернемся к мистеру Джонсону:

«Никаких предварительных, априорных идей не должно быть. На рынке, на бирже присутствуют фундаментальные моменты и истины, но неисследованная область – именно область эмоциональная. Все графики, «индикаторы разброса» и прочие техники есть всего лишь попытки статистиков описать некое эмоциональное состояние».

После моего первого ленча с мистером Джонсоном я испытал то же, что и Роберт Одри, когда профессор Реймонд Дарт показал ему челюсть австралопитека. Роберта Одри привело в восторг то, что этой древней обезьяне кто-то явно заехал в челюсть, после чего он и принялся лепить теорию о том, что предки человека были влюбленными в свою недвижимость хулиганами – теория, которая, будучи изложенной в «Африканском генезисе» и «Территориальном императиве», вызвала конвульсии в мире антропологии. Это примерно то же, как если бы мы с мистером Джонсоном шли по африканской саванне, и я спросил бы: «А это что такое, мистер Джонсон?», а мистер Джонсон ответил бы: «Сэр, это следы гигантской Собаки!» Эмоциональное рыскание на бирже оставляет свои следы, это правда, но, к сожалению, пока никому не удалось найти саму ключевую челюсть, которая позволила бы разрешить, наконец, всю головоломку.

Но, даже не имея челюсти, я пытался это сделать. Если область эмоций не исследована, а область статистики исследована вдоль и поперек, то почему бы ни исследовать неисследованное? Увы, такое занятие требует привлечения целого ряда научных дисциплин. Я бросался по следу биржевиков, которые вдруг употребляли термин «массовый мазохизм» во фразе типа «всякий знает, что покупка неполных лотов демонстрирует массовый мазохизм, присущий части публики». Но когда я начинал говорить с ними, оказывалось, что речь шла о простом обобщении, для пикантности сдобренном салонным «психиатризмом». Тогда я затеял переписку с рядом психиатров и социологов. Поразительно, но именно к этой области, где Истина, если она вообще может быть обнаружена, имела бы конкретное коммерческое приложение, почти никто из них интереса не проявил. Двадцать тысяч психологов писали статьи и книги о том, что заставляет проституток заниматься именно этой древнейшей профессией, а все социологи страны по контрактам госдепартамента летали во Вьетнам, размышляя о том, каким следует быть вьетнамскому обществу, коль скоро нам приходится строить его с нуля.

Я даже познакомился с двумя бывшими психологами, а ныне брокерами, и с тремя университетскими профессорами, работающими в области психологии и социологии, которые прежде работали брокерами. Все пятеро не горели желанием вспоминать о своем прошлом опыте, – во всяком случае, ничего конкретного они так и не сказали. Наконец я сошелся с парой готовых помочь психиатров. Массовая психология их не интересовала, но они жаждали знать, следует ли им прикупить акции «Комсат», и не могу ли я продать им акции компании «Ксерокс» прямо на месте. В конечном итоге я поделился с ними кое-какими слухами в обмен на доступ к нескольким пациентам, с которыми мы позднее познакомимся ближе.

Но я должен рассказать вам о еще одном психиатре, с которым я познакомился во время поисков своей челюсти австралопитека. Этою славного доктора мне представили как человека, который действительно знает все о фондовой бирже и о человеческой психике. Он сам был инвестором и активно интересовался биржей. На бирже он сделал солидные деньги. Кроме того, множество ею пациентов тоже были инвесторами.

Наш добрый доктор не горел желанием что бы то ни было мне рассказывать, поскольку, как он сказал, собирался сам написать об этом предмете книгу и не жаждал раздавать свои идеи налево и направо. В качестве инвестора, по его же собственным словам, он был просто непревзойден.

– А почему вы сложили ладони таким образом? – спросил он внезапно. – Вы в детстве боялись огня?

Поразительно, какими большими и неуклюжими могут стать ваши руки в одно мгновение. Я ответил, что не припомню, чтобы так уж боялся огня, но с уверенностью сказать не могу.

– Говорят, вы очень много знаете о бирже, – сказал сей ученый психиатр. – А я вложил все мои деньги в акции одной лишь компании. Это единственный настоящий способ делать деньги. Эти акции уже поднялись с десяти до тридцати, но они дойдут и до двух сотен. У вас еще есть время закупиться.

Я поинтересовался, почему акции должны дойти до 200.

– Поверьте мне на слово, – сказал он. – Я знаю биржу, и я знаю психологию. Это все, что нужно. Я понимаю, что движет акциями.

Всегда готовый к учебе, я сказал, что хотел бы узнать его секрет, но ученый психиатр отказался им со мной поделиться.

– Как я могу вам это рассказать? – сказал он. – Я затратил годы, изучая медицину и психиатрию. Я написал ряд книг. Я провел тридцать лет в лабиринтах человеческой психики. И вы хотите, чтобы в нескольких фразах я передал вам то, что знаю? Откуда берется такое нахальство?

Эта история имеет счастливый конец. Я решил посмотреть на акции, выбранные ученым психиатром в качестве итога всех лет его учебы, но мне никак не удавалось с ними разобраться. Прибыль компании и цена на ее акции росли впечатляющим образом, но цена акций и прибыль компании как-то уж очень плотно держались вместе. Я просто никак не мог понять, в чем же собственно уникальность акций этой компания. Цена акций шла вверх, и когда она достигла пятидесяти долларов, ученый психиатр поинтересовался: что, кроме духа противоречия, удерживает меня от их покупки?

Название компании было «Вестек». Ее акции поднялись с 5 до 60, и на этом уровне торги были приостановлены. Как выяснилось, существовавшие нарушения и приписки были столь серьезными, что акции «Вестека» больше не были допущены на биржу. Сейчас вокруг нее накопились десятки судебных процессов и контр-процессов, так что судам и истцам понадобятся годы на то, чтобы разгрести эта авгиевы конюшни. Кредиторы потребовали от компании объявить банкротство, и когда это произойдет, для держателей акций вряд ли останется так уж много, если вообще что-то останется. Но что хуже всего, у бедных держателей после того, как бомба взорвалась, не было ни малейшей возможности от этих акций избавиться. На фондовой бирже почти невозможно потерять все ваши деньги, потому что – не забывайте о ликвидности – вы всегда в состоянии продать акции, в любой день и в любой час. Ученый психиатр выбрал из тысяч разнообразнейших акций именно такую компанию, которая позволила ему потерять все до последнего цента.

Счастливый же конец заключается в том, что мы всегда имеем возможность чему-то учиться, и наш профессор продолжает работу над своей книгой. Она должна выйти в следующем году, и я жду ее с нетерпением, потому что автор, наконец, поделится с нами своими открытиями.

Относительно психиатров и биржи мне хотелось бы сделать одну сноску. Эта сноска представляет собой историю, имеющую самое широкое хождение. Я не проверял, как оно было на самом деле, из боязни, что ее стройная симметрия может быть нарушена всплывшими фактами. Джек Дрейфус, основатель фонда «Дрейфус», тоже размышлял об изучении подсознательных мотивов в функционировании рынка. Дрейфус создал фонд, имевший поразительную результативность. Он внес на биржу интуицию и мастерство профессионального игрока в бридж, – каковым он, кстати, и является. У Дрейфуса был прекрасный эмоциональный раппорт с неким психиатром, и в конце концов он решил, что психиатру следует иметь свой кабинет в фонде «Дрейфус» хотя бы для того, чтобы помочь менеджерам работать на пике их эффективности. И вот однажды в этот кабинет был вызван мой приятель, инвестиционный менеджер. Приготовившись к сеансу, он развязал галстук, снял пиджак и лег на кушетку. Психиатр сел рядом на стул, а менеджер стал ждать полагающихся вопросов.

– Полароид, – сказал психиатр.

– Полароид, – повторил инвестиционный менеджер.

– Он очень высоко стоит, вам не кажется? – поинтересовался психиатр.

Инвестиционный менеджер задумался о том, какая информация о деятельности подсознания может здесь всплыть.

– Лично у меня большой пакет акций «Полароида», – сказал психиатр. – И они просто летят вверх. Стоит ли мне за них держаться?

Инвестиционный менеджер сел.

– С ними все будет в порядке, – сказал он успокаивающим тоном. – С ними все будет хорошо.

Психиатр расслабился и сел поудобнее.

– Беспокоит меня «Полароид», – признался он.

– Давайте посмотрим, – сказал инвестиционный менеджер, – и разберемся, почему вы обеспокоены. Я думаю, что я в состоянии вам помочь...

Как видите, работы здесь еще непочатый край, но до сих пор никто из серьезных профессионалов не избрал психологию масс и фондовую биржу в качестве объекта изучения. Отчасти причина коренится в том, что, как считают в академических кругах, поиск Истины в этом направлении может иметь слишком коммерциализованные приложения, что, по мнению тех же кругов, не относится к основным проблемам нашего общества. Может быть, это и правда. Но если массовые аспекты зверя остаются пока неисследованными, то первые гипотезы об успешных индивидуумах уже формулируются.

Содержание

Далее