Что такое фондовая биржа

Как торговать на бирже

Что такое фондовая биржа

Как стать успешным трейдером

Стратегии биржевой торговли

Лучшие биржевые брокеры

Стратегии биржевой торговли

Лучшие биржевые брокеры

Лучший Форекс-брокер – компания «Альпари». Более 2 млн. клиентов из 150 стран. На рынке – с 1998 года. Выгодные торговые условия, ECN-счета с доступом к межбанковской ликвидности и моментальным исполнением, спреды – от 0 пунктов, кредитное плечо – до 1:1000, положительные отзывы реальных трейдеров.

Майкл Льюис. Большая игра на понижение

Книга американского писателя и журналиста Майкла Льюиса о предпосылках и развитии ипотечного кризиса в США в 2000-х годах. Автор, опираясь на собственный опыт, а также на беседы и интервью с героями книги, описывает финансовый мир тех лет и пытается разобраться в причинах кризиса. «Большая игра на понижение» стала бестселлером. В течение 28 недель она входила в список документальных бестселлеров The New York Times.

Какой брокер лучше?         Альпари         Just2Trade         R Trader         Intrade.bar        Сделайте свой выбор!
Какой брокер лучше?   Just2Trade   Альпари   R Trader

Глава 10. Двое в лодке

Практически никто – ни домовладельцы, ни финансовые институты, ни рейтинговые агентства, ни регулирующие органы, ни инвесторы – не предвидел того, что сейчас творится.

Девен Шарма, президент S&P,
выступление перед палатой представителей США
22 октября 2008 года

По словам министра финансов Италии Джулио Тремонти, первым предсказал мировой финансовый кризис… Папа БенедиктXVI. «Пророческое предупреждение о крушении нерегулируемой экономики можно найти в статье, автором которой является кардинал Джозеф Ратцингер [в 1985 году]», – заявил вчера Тремонти в Миланском католическом университете.

Bloomberg News, 20 ноября 2008 года

Грег Липпманн видел в рынке низкокачественных ипотечных бумаг своего рода перетягивание каната. На одном конце находилась машина Уолл стрит, которая штамповала кредиты, превращала их в облигации, преобразовывала самые плохие облигации в CDO, а когда кредитов не хватало, создавала их из воздуха. На другом конце стояла доблестная армия тех, кто ставил против кредитов. Оптимисты против пессимистов. Фантазеры против реалистов. Продавцы дефолтных свопов против покупателей. Неправые против правых. Метафора была точной до определенного момента – настоящего момента. Теперь картина изменилась: двое в лодке, связанные веревкой, бились друг с другом не на жизнь, а на смерть. Один, убив другого, выбрасывал его за борт и сам летел в воду вслед за ним. «Нам, плохим ребятам, было в кайф играть на понижение в 2007 году и делать на этом деньги, – говорит Стив Айсман. – В 2008 году вся финансовая система оказалась под угрозой. Мы все еще играли на понижение. Но мы не хотели крушения системы. Как будто приближается потоп, а ты Ной и сидишь в ковчеге. Да, тебе то хорошо. Но потоп за пределами ковчега – зрелище не из приятных. Для Ноя этот момент не самый радостный».

К концу 2007 года ставки FrontPoint против низкокачественных ипотек окупились с лихвой – они удвоили объем своих активов с $700 млн до $1,5 млрд. Как только стало понятно, что они заработали фантастическую кучу денег, и Дэнни и Винни захотели зафиксировать прибыль. Ни один из них не верил до конца Грегу Липпманну, и даже столь роскошный подарок не рассеял недоверия. «Я бы в жизни не купил у него машину, – признается Дэнни. – Зато купил дефолтные свопы на $500 млн». Винни к тому же беспокоил философский аспект столь быстрой и крупной наживы. «Такая сделка случается раз в жизни, – говорит он. – Если бы мы отказались от нее из жадности, я бы себе этого не простил».

Все они, включая Айсмана, считали, что со своим темпераментом Айсман плохо подходит для принятия краткосрочных трейдинговых решений. Он был слишком эмоционален и действовал под влиянием эмоций. Ставки против низкокачественных ипотечных облигаций были для него не просто ставками, они задумывались почти как оскорбление. Стоило представителям Уолл стрит заикнуться – а делали они это часто, – что проблемой низкокачественных кредитов стали лживость и финансовая безответственность рядовых американцев, Айсман неизменно парировал: «Что? В одно прекрасное утро все американцы вот так проснулись и решили сфальсифицировать заявки на кредит? Да, люди дают ложные сведения. Но они лгут, потому что от них ждут лжи». Негодование, движущая сила его игры, было направлено не на финансовую систему как таковую, а на людей на ее верхушке, тех, кто знал или должен был знать, что происходит: на персонал крупных фирм с Уолл стрит. «Это не просто спор, а моральный крестовый поход, – говорит Айсман. – Мир перевернулся с ног на голову». Низкокачественные кредиты, на которых строилась их игра, ничего не стоили, утверждал он, а если кредиты ничего не стоят, страховка на эти кредиты неизбежно должна расти в цене. И поэтому они держали свои дефолтные свопы в ожидании очередных дефолтов по кредитам. «Мы с Винни сделали ставку на $50 млн и заработали $25 млн, – говорит Дэнни. – Стив поставил на $550 млн и заработал $400 млн».

В ходе Великой охоты за сокровищами был составлен длинный список компаний, имевших отношение к низкокачественным кредитам. К 14 марта 2008 года они продали в короткую акции практически всех финансовых фирм, так или иначе связанных с адской машиной. «Мы подготовились к Армагеддону, – говорит Айсман, – но в глубине души опасались: а что если Армагеддон так и не наступит?»

Этот вопрос встал как никогда остро 14 марта. С момента крушения хедж фондов низкокачественных бумаг Bear Stearns в июне 2007 года рынок беспокоила судьба прочих фондов банка. За последнее десятилетие Bear Stearns, как и все остальные фирмы Уолл стрит, увеличил размер ставок, сделанных на каждый доллар его капитала. Всего за последние пять лет соотношение заемных и собственных средств в Bear Stearns выросло с 20: 1 до 40: 1. В Merrill Lynch этот показатель поднялся с 16: 1 в 2001 году до 32: 1 в 2007 году, а в Morgan Stanley и Citigroup составил 33: 1. На этом фоне доля заемных средств в Goldman Sachs выглядела довольно скромно – 25: 1. Следует, однако, отметить, что Goldman умел ловко скрывать объемы своих заимствований. Для банкротства любой из перечисленных фирм требовалось лишь небольшое снижение стоимости их активов.

Вопрос на триллион долларов звучал так: что представляли собой эти активы? До 14 марта фондовый рынок верил крупным фирмам Уолл стрит на слово. Никто не знал, что происходит в стенах Bear Stearns, Merrill Lynch или Citigroup, но эти фирмы всегда умели делать деньги, стало быть, и ставки делали продуманные. Но 14 марта рынок изменил свое мнение.

В то утро выдающийся аналитик Deutsche Bank Майк Майо пригласил Айсмана выступить перед собранием крупных инвесторов в конференц зале штаб квартиры банка на Уолл стрит. По плану Айсман должен был выступать перед бывшим председателем Федеральной резервной системы Аланом Гринспеном вместе с известным инвестором по имени Билл Миллер, которому принадлежали акции Bear Stearns на $200 млн. По мнению Айсмана, только безумец мог вкладывать такие суммы в фирму с Уолл стрит. Общаться с Гринспеном Айсман считал ниже своего достоинства, а это о многом говорило. «На мой взгляд, Алан Гринспен запомнится как наихудший председатель Федеральной резервной системы в истории, – заявлял он при любом удобном случае. – То, что Гринспен слишком долго держал слишком низкие процентные ставки, всего лишь цветочки. Я уверен, что он знал о происходящем на рынке низкокачественных ценных бумаг и закрывал на это глаза, поскольку обманутые потребители нисколько его не волновали. Мне даже как то немного его жаль, ведь он умный человек, но заблуждается практически по всем вопросам».

На Уолл стрит вряд ли найдется хоть кто то, кого Айсман не оскорбил или не пытался бы оскорбить. На крупной конференции в Гонконге, услышав заявление председателя HSBC о том, что убытки его банка по низкокачественным ценным бумагам «взяты под контроль», Айсман поднял руку и спросил: «Вы ведь сами не верите в то, что говорите, не так ли? Все ваши отчеты – полная чушь». Как то Айсман пригласил в свой офис Гьяна Синху, аналитика Bear Stearns, который с оптимизмом смотрел на низкокачественные бумаги, и принялся допрашивать его с таким пристрастием, что после разговора ему даже звонил продавец из Bear Stearns.

«Гьян возмущен», – сообщил он.

«Скажи ему, пусть не расстраивается, – ответил Айсман. – Мы славно поговорили!»

Несмотря ни на что, в конце 2007 года Bear Stearns пригласил Айсмана на теплую неформальную вечеринку – знакомство с новым генеральным директором Аланом Шварцем. Рождество с Bear, так они ее назвали. Шварц рассуждал о «безумии» рынка низкокачественных облигаций, где участники никак не могли договориться о ценах.

«И чья это вина? – не преминул встрять Айсман. – Ведь вы только этого и добивались. Так вам легче обирать клиентов».

На что новый генеральный директор ответил: «Мне бы не хотелось никого обвинять».

Выбор объекта нападок зависел от того, в общество каких шишек с Уолл стрит Айсмана допускали. 14 марта 2008 года его пригласили на встречу с одним из крупнейших и известнейших на Уолл стрит инвесторов быков, где присутствовал и прославленный бывший председатель Федеральной резервной системы. Тот день был очень напряженным для рынков (ходили слухи, что у Bear Stearns какие то неприятности), но, выбирая между представлением, которое разыгрывалось на рынке, и представлением, которое мог разыграть Айсман, Дэнни Мозес, Винсент Дэниел и Портер Коллинз долго не раздумывали. «Чего скрывать, – сказал Винни. – Там нас ждет развлечение. Это словно бой Али против Фрейзера. Неужели кто то откажется на него посмотреть?» Они отправились на бой с Али, но уселись на заднем ряду, чтобы не особенно светиться.

Айсман занял место за длинным столом рядом с легендарным Биллом Миллером. Миллер говорил от силы минуты три, разъясняя разумность своих вложений в Bear Stearns. «А теперь предоставим слово нашему медведю, – провозгласил Майк Майо. – Стив Айсман».

«Ради такого я должен встать», – заметил Айсман.

Свою короткую речь Миллер произнес сидя. Предполагалось, что мероприятие будет проходить в формате обмена мнениями за круглым столом, а не официальных докладов, однако Айсман направился к трибуне. Отметив сидящую в третьем ряду мать, но игнорируя своих партнеров на задних рядах, а также пару десятков навостривших уши инвесторов (бесплатные билеты на бой Али против Фрейзера!), Айсман стал безжалостно препарировать американскую финансовую систему. «Почему в этот раз все иначе?» – так называлась его речь, хотя до сих пор не верилось, что он собирается произнести настоящую речь. «В настоящий момент у нас идет процесс самого масштабного сокращения уровня заемных средств за всю историю существования финансового рынка, – заявил он. – И конца этому процессу пока не видать. Единственное решение – это время. Время, чтобы унять боль.»

Как только Айсман поднялся, Дэнни инстинктивно вжался в кресло. «Всегда есть вероятность попасть в неловкое положение, – говорит он. – Но это все равно что смотреть на автомобильную аварию. Ты просто не можешь отвести взгляд». Сидевшие вокруг уткнулись в свои смартфоны BlackBerry. Они, конечно, с удовольствием бы послушали Айсмана, но фондовый рынок постоянно их отвлекал. В 09.13, как раз когда Айсман усаживался за стол, Bear Stearns объявил о получении кредита от J. P. Morgan. Через девять минут, когда Билл Миллер расписывал все прелести владения акциями Bear Stearns, Алан Шварц выпустил пресс релиз. Он начинался такими словами: «В последнее время ходило очень много слухов относительно ликвидности Bear Stearns». Ликвидность. Если глава банка утверждает, что банк располагает достаточным количеством ликвидных средств, значит, у банка их нет.

В 09.41, приблизительно в тот момент, когда Айсман пробирался к трибуне, Дэнни продал пакет акций Bear Stearns, который Айсман купил накануне по $53 за штуку. Они заработали на этом пару долларов, но причина покупки этих акций, да еще вопреки мнению остальных, так и осталась загадкой. Время от времени Айсман проводил какую нибудь краткосрочную сделку на небольшую сумму, полностью противоречащую всем их убеждениям. Причиной в данном случае, по мнению Дэнни и Винни, могло быть неравнодушие Айсмана к Bear Stearns. Айсман каким то образом сроднился с самой ненавистной фирмой на Уолл стрит, известной преимущественно своим полным безразличием к мнению конкурентов. «Он всегда говорил, что Bear Stearns никто никогда не поглотит, потому что его культура никогда не ассимилируется в другой культуре, – замечает Винни. – Думаю, в нем он видел какую то часть самого себя». У Валери, жены Айсмана, имелась своя теория на этот счет. «Это такое необычное противоядие от его теории всемирного краха, – поясняет она. – Время от времени он заявляется домой с какой нибудь эксцентричной длинной позицией».

Какие бы психологические мотивы ни стояли за внезапной покупкой Айсманом акций Bear Stearns, Дэнни с облегчением отделался от них. Айсман как раз растолковывал, почему миру грозит катастрофа, но его партнеры слушали только вполуха. потому что финансовый мир уже летел в бездну. «Как только Стив вышел на трибуну, акции начали падать», – рассказывает Винни. Пока Айсман объяснял, почему никто в здравом уме не станет держать акции, которые он сам купил 16 часов назад, Дэнни лихорадочно слал текстовые сообщения своим партнерам.

9.49. Боже – Bear по 47.

«Если [финансовая система США] похожа на бесконечную схему Понци, то только потому, что она ею и является».

9.55. Bear уже 43. Боже мой.

«Банки Соединенных Штатов только начинают осознавать всю масштабность кредитных проблем. Не хотел бы я держать, к примеру, акции какого нибудь банка в штате Флорида, поскольку всем им, по моему, недолго осталось жить».

10.02. Bear уже 29!!!

«Высшие слои общества изнасиловали свою страну. Вы обманули ее жителей. Вы создали машину, обдирающую людей. Я не раз сталкивался с представителями крупных фирм с Уолл-стрит, не имеющими совести. Никто ни разу не сказал: “Это неправильно”. И никого не заботили мои слова».

На самом деле, последние фразы Айсман произнес не вслух, а про себя. И он не знал, что творится на фондовом рынке, поскольку во время выступления не мог достать свой BlackBerry.

Но пока он говорил, инвестиционный банк с Уолл стрит рушился прямо на глазах, и дело было не в мошенничестве. Возникал естественный вопрос: что же происходило?

Впоследствии банкротство Bear Stearns объяснили бегством вкладчиков, и в этом была доля правды – другие банки отказывались иметь с ним дело, хедж фонды закрывали счета. Однако и тогда, и полгода спустя вопрос все же оставался: почему рынок вдруг перестал доверять гигантской фирме с Уолл стрит, в чьей устойчивости совсем недавно никто не сомневался? В марте 2007 года кончина Bear Stearns казалась столь немыслимой, что Cornwall Capital приобрела страховку от его банкротства меньше чем за 0,3 %. Заплатив $300 000, она заработала $105 млн.

«Уровень заемных средств» – таким был ответ Айсмана в этот день. Для получения прибыли Bear Stearns, подобно всем прочим фирмам Уолл стрит, каждый доллар своего капитала нагружал все большим количеством спекулятивных ставок. Однако этим проблема не ограничивалась – она усугублялась характером спекулятивных ставок.

Рынок низкокачественных ипотечных бумаг прошел две четко выраженные фазы развития. Первая, на которой львиную долю риска рыночного краха несла AIG, длилась до конца 2005 года. Когда AIG резко передумала, трейдеры AIG FP допускали, что их действия могут полностью парализовать рынок низкокачественных ипотечных бумаг. Разумеется, ничего подобного не произошло. Уолл стрит к тому моменту зарабатывала слишком много на превращении дрянных облигаций с рейтингом «три В» через CDO в якобы безрисковые бумаги с рейтингом «три А», чтобы от этого отказываться. Рулившие машиной CDO обрели слишком большую власть. С конца 2005 го и до середины 2007 года фирмы с Уолл стрит налепили низкокачественных CDO на $200–400 млрд. Точнее никто сказать не мог. Будем считать, что эта сумма составляет $300 млрд, из которых приблизительно $240 млрд получили рейтинг «три А» и рассматривались в учетных целях как безрисковые, а, следовательно, не требующие раскрытия. Большая их часть, если не все, учитывалась за балансом.

К марту 2008 года фондовый рынок наконец то понял то, что продавцы ипотечных облигаций знали уже давно: кто то потерял как минимум $240 млрд. Но кто? Благодаря Хауи Хаблеру Morgan Stanley до сих пор принадлежали примерно $13 млрд в CDO. Какую то часть держали идиоты из Германии, Вин Чау и прочие менеджеры по CDO владели еще какой то частью, хотя вопрос, на чьи деньги они покупали облигации, все еще оставался без ответа. Ambac Financial Group и MBIA Inc., которые долго занимались страхованием муниципальных облигаций, заняли место AIG после ее ухода и держали примерно по $10 млрд. В действительности назвать точные размеры убытков или имена тех, кто их понес, не мог никто. Ясно было лишь одно: потери любой фирмы с Уолл стрит, глубоко увязшей в рынке низкокачественных ценных бумаг, намного превосходят то, что признавалось. Bear Stearns погряз в рынке низкокачественных бумаг глубже других. Он держал по $40 в низкокачественных ипотечных облигациях на каждый доллар своего капитала. Вопрос заключался не в том, мог ли Bear Stearns рухнуть, а в том, мог ли устоять.

Стив Айсман закончил речь и направился к своему месту. Проходя мимо Билла Миллера, он, можно сказать, сочувственно похлопал его по спине. Отвечая на последовавшие вопросы, Миллер подчеркивал крайне низкую вероятность краха Bear Stearns, поскольку до сих пор крупные инвестиционные банки Уолл стрит терпели крах только в результате разоблачения преступной деятельности. Айсман тут же выпалил: «Сейчас всего пять минут одиннадцатого. Подождите немного». В остальном он вел себя почти вежливо. Сидевшие на заднем ряду Дэнни и Винни испытывали смешанное чувство облегчения и разочарования, которое возникает после того, как торнадо едва не зацепил крупный город.

Царившую в зале атмосферу нарушил не Айсман, а какой то юнец с задних рядов. На вид лет 20, он, как и все остальные, молотил по клавиатуре BlackBerry все время, пока выступали Миллер и Айсман. «Господин Миллер, – обратился молодой человек к докладчику, – с начала вашего выступления акции Bear Stearns упали больше чем на 20 пунктов. Вы все еще хотите их купить?»

Миллер казался озадаченным. «Он определенно понятия не имел, что произошло, – вспоминает Винни. – И ответил: “Да, конечно, я буду покупать еще”».

После этого присутствующие ринулись к выходу, очевидно, для того, чтобы продать свои акции Bear Stearns. Когда пришел черед выступления Алана Гринспена, оно уже никого не интересовало. От слушателей не осталось и следа. К понедельнику следа не осталось и от Bear Stearns; он был продан J. P. Morgan по $2 за акцию.

По внешнему виду людей, появляющихся из подземелья на северо восточном углу Мэдисон авеню и 47 й улицы в 6.40, можно многое рассказать, если знать, на что смотреть. Любой человек, оказавшийся в таком месте и в такое время, скорее всего, работал на Уолл стрит. Но вот людей, которые выходили на улицу в районе Пенсильванского вокзала в тот момент, когда прибывал поезд Винсента Дэниеля, характеризовать было куда труднее. «Утренний поезд Винни только на 55 % заполнен финансистами, поскольку на нем едут строители, – говорит Дэнни Мозес. – Мой – на 95 %». Случайному наблюдателю обитатели Уолл стрит, приезжавшие из пригородов Коннектикута на Центральный вокзал, представлялись однообразной массой, однако Дэнни различал в этой массе множество мелких и существенных особенностей. Если кто то уткнулся в BlackBerry, значит, он из хедж фонда, выясняет прибыли и убытки на азиатских рынках. Спит в поезде – значит, скорее всего, занимается продажей, брокер, торгующий на чужие деньги. Если несет портфель или сумку, – вероятнее всего, занимается не продажами, поскольку в сумке можно носить только аналитические отчеты, а брокеры не читают собственные опусы, по крайней мере в свободное время. Любой, кто держит в руках экземпляр New York Times, скорее всего, юрист, сотрудник бэк офиса или кто то, причастный к финансовым рынкам, но не работающий на них.

Одежда тоже говорила о многом. Те, кто управлял деньгами, одевались так, словно направлялись на бейсбольный матч. Их оценивали исключительно по финансовым результатам, поэтому слишком дорогая одежда вызывала подозрения. Если вам попадался кто то, покупающий за собственный счет, в костюме, это означало, что у него либо возникли затруднения, либо назначена встреча с тем, кто дает деньги, либо и то, и другое. Сказать больше по одежде людей, занимавшихся покупками, было сложно. Представители стороны продажи могли носить деловую униформу: вон тот, в блейзере и брюках хаки, – брокер второразрядной фирмы; а вот этот – в костюме за $3000 и с укладкой примерно за столько же – инвестиционный банкир из J. P. Morgan и т. п. Дэнни мог вычислить место работы человека даже по тому, где тот сидел в поезде. Сотрудники Goldman Sachs, Deutsche Bank и Merrill Lynch, направлявшиеся в центр города, усаживались впереди (хотя, когда Дэнни размышлял об этом, сотрудники Goldman редко пользовались поездом). У них имелись собственные машины. Сотрудники хедж фондов вроде Дэнни работали ближе к окраинам и поэтому выходили на Центральном вокзале в северную сторону, где словно бы из ниоткуда возникавшие такси слетались на них, как голуби на хлебные крошки. Сотрудники Lehman и Bear Stearns обычно пользовались тем же выходом, что и Дэнни, но с ними уже было покончено. Этим как раз и объяснялся тот факт, что 18 сентября 2008 года в 6.40 на северо восточном углу Мэдисон авеню и 47 й улицы людей было гораздо меньше, чем в то же время 18 сентября 2007 года.

От внимания Дэнни не ускользала ни одна мелочь в облике его коллег финансистов – в каком то смысле, это была его работа. Подмечать всякие мелочи. Айсман мыслил глобально. Винни отвечал за анализ. Дэнни, главный трейдер, был на рынке их глазами и ушами, источником сведений, которые не транслируются и не рассылаются: слухи, поведение брокеров на стороне продажи, движения цен на экранах. Перечень его должностных обязанностей включал: пристальное внимание к деталям, быстрые расчеты – и защита от обмана.

С этой целью у него на столе стояли пять мониторов. На одном бежали новости, второй показывал мгновенные изменения в их портфеле, остальные три отображали переговоры Дэнни примерно с четырьмя десятками брокеров с Уолл стрит и инвесторов. За месяц он получал 33 000 электронных писем. Человек непосвященный мог бы запросто потонуть в этом бурном потоке мелочей. Но для Дэнни все они имели значение, поскольку ему не нужно было выстраивать из них общую картину. Дэнни отвечал за детальную прорисовку.

К четвергу, 18 сентября 2008 года, общая картина стала настолько расплывчатой, что детальное представление никак не складывалось у него в голове. В понедельник Lehman Brothers объявил о банкротстве, а Merrill Lynch, заявивший об убытках в размере $55,2 млрд по CDO, обеспеченным низкокачественными облигациями, был куплен Bank of America. Американский фондовый рынок упал ниже, чем в первый торговый день после террористической атаки на Всемирный торговый центр. Во вторник Федеральная резервная система США объявила о предоставлении кредита в размере $85 млрд страховой компании AIG для покрытия убытков по дефолтным свопам, проданным ею банкам с Уолл стрит. Больше всего, $13,9 млрд, она была должна Goldman Sachs. Если приплюсовать сюда $8,4 млрд наличными, которые AIG уже заплатила Goldman в виде обеспечения, нетрудно подсчитать, что банк перенес на страховую компанию риск более чем на $20 млрд в низкокачественных ипотечных облигациях и теперь этот риск покрывался американскими налогоплательщиками. Один только этот факт заставлял задуматься: сколько еще таких облигаций гуляло на рынке и кто держал их?

Федеральная резервная система и Министерство финансов делали все, чтобы успокоить инвесторов, но в среду о спокойствии не могло идти и речи. Фонд денежного рынка под названием Reserve Primary Fund объявил о том, что понес серьезные убытки по краткосрочным кредитам, предоставленным Lehman Brothers, и что его инвесторы вряд ли получат обратно все свои деньги, и приостановил выкуп своих паев у инвесторов. Денежные рынки не являлись хранилищем наличности – они выплачивали проценты и несли определенный риск – но до того момента люди считали их таковым. Даже собственные деньги никому нельзя было доверить. Компании по всему миру принялись выцарапывать свои средства из фондов денежного рынка, и краткосрочные процентные ставки взлетели как никогда раньше. Индекс DJIA упал на 449 пунктов, до самой низкой отметки за последние четыре года, и все значимые новости поступали не из частного сектора, а от правительственных чиновников. Приехав в четверг на работу в 6.50, Дэнни узнал, что главный британский финансовый регулятор рассматривает вопрос о запрете коротких продаж (решение, которое, помимо прочего, положит конец хедж фондам), но это не объясняло всего происходившего. «И тут начался такой ад кромешный, какого мне за всю жизнь видеть еще не доводилось», – рассказывает Дэнни.

FrontPoint был идеально подготовлен к этому. По соглашению с инвесторами фонд мог иметь на фондовом рынке только 25 % ную короткую или 50 % ную длинную чистую позицию, а суммарный объем позиций не мог превышать 200 %. Например, на каждые $100 млн, доступных для инвестирования, чистая короткая позиция не могла превышать $25 млн, а чистая длинная позиция – $50 млн. Стоимость же всех ставок не могла быть больше $200 млн. В соглашении ничего не говорилось о дефолтных свопах, но это уже не имело значения. («Мы так и не смогли придумать, как включить их», – говорит Айсман.) Последний своп они продали Грегу Липпманну два месяца назад, в начале июля. И теперь занимались инвестициями только на фондовом рынке.

На тот момент они продали в короткую почти столько, сколько им дозволялось, и все их ставки были против банков, т. е. компаний, идущих ко дну быстрее всего: как только рынки открылись, они оказались в плюсе на $10 млн. Акции, проданные в короткую, падали; акции купленные – преимущественно акции мелких банков, не имевших отношения к рынку низкокачественных бумаг, – падали меньше. По идее Дэнни должен был ликовать: все случилось именно так, как они и предсказывали. Его, однако, переполняла не радость, а тревога. В 10.30, через час после открытия торгов, акции всех финансовых организаций, заслуженно или нет, начали свободное падение. «Вся эта информация проходит через меня, – говорит он. – Предполагалось, что я знаю, как ее распределять. Цены менялись с такой скоростью, что я не успевал за ними следить. Словно черная дыра. Первозданный хаос».

Прошло уже четыре дня с тех пор, как рухнул Lehman Brothers, но самые серьезные последствия его крушения проявились только сейчас. Акции Morgan Stanley и Goldman Sachs быстро падали, и было очевидно, что спасти их может только правительство США. «Как будто землетрясение, после которого с большим опозданием обрушивается цунами», – говорит Дэнни. В своей работе он привык играть против других людей, но в этом случае его противником была стихия: синтетические CDO обернулись синтетической катастрофой. «Обычно ты чувствуешь, что можешь контролировать ситуацию, – рассказывает Дэнни. – Твоя сила – в понимании происходящего. В тот момент знания потеряли значение. Тебя просто несло волной».

У FrontPoint было порядка 70 ставок на разных фондовых рынках по всему миру. И все они были сделаны на финансовые институты. Он отчаянно старался уследить за ними, но у него ничего не выходило. Они держали акции KeyBank и продали в короткую акции Bank of America, но и те, и другие вели себя как никогда прежде. «На рынке нельзя было ставить ни на что, – говорит Дэнни. – Рынка как такового уже не существовало. Только тогда я осознал, что вопрос не ограничивается нашим портфелем. Фундаментальные показатели не играли роли. Акции росли и падали только на эмоциях и предположениях оносительно дальнейших действий правительства». Из головы не выходила тревожная мысль: Morgan Stanley вот вот пойдет ко дну. Их фонд принадлежал Morgan Stanley. С Morgan Stanley у них не было никаких дел, и они никак не были с ним связаны. Они не считали себя сотрудниками Morgan Stanley – Айсман не раз повторял, что очень хотел бы продать в короткую акции банка. Они считали себя управляющими собственного фонда. Но если Morgan Stanley обанкротится, то его доля в их фонде превратится в актив в деле о банкротстве. «Я думал: странно получается – мы, черт побери, взяли мир за яйца, а компания, на которую мы работаем, может обанкротиться.»

А потом Дэнни почувствовал, что ему становится нехорошо. Около 11.00 у него перед глазами поплыли черные волны. Монитор компьютера то появлялся, то исчезал. «Голова просто раскалывалась, – вспоминает он. – Хотя я никогда не страдал головными болями. Я подумал, может, у меня аневризма». Он в буквальном смысле слышал стук сердца – посмотрев вниз, он мог увидеть, как оно бьется о грудную клетку. «Все утро я изо всех сил старался держать под контролем эту энергию и информацию, но не смог».

Подобное с ним случалось лишь однажды. 11 сентября 2001 года в 8.46 он сидел за рабочим столом на верхнем этаже Всемирного финансового центра. «Знаете, как это бывает, в городе вдруг с грохотом проезжает мусоровоз, а ты думаешь: “Что это было?”» Пока кто то не сказал, что в Северную башню врезался самолет, Дэнни думал, что мимо прогромыхал мусоровоз. Он подошел к окну взглянуть на здание через улицу. Маленький самолет местной авиалинии, подумалось ему, вряд ли нанес серьезные повреждения и, наверное, торчит из здания. Но вместо этого увидел черную дыру и дым. «Я сразу же подумал, что это не случайность. Никак не случайность». Он все еще работал в Oppenheimer and Co., Стив и Айсман уже уволились; чей то властный голос по громкоговорителю запретил покидать здание. Дэнни остался стоять у окна. «И тут люди начали выпрыгивать из окон, – вспоминает он. – Они летели вниз». Грохот еще одного мусоровоза. «Когда второй самолет врезался в башню, я мысленно попрощался со всеми». К лифту он подошел вместе с двумя беременными женщинами; одну он проводил до квартиры, на 14 ю улицу, а вторую до Plaza Hotel, после чего направился домой к беременной жене, на 72 ю улицу.

Через четыре дня он уехал, точнее сбежал, из Нью Йорка вместе с женой и маленьким сыном. Гроза застигла их на шоссе глубокой ночью, и Дэнни был уверен, что на машину вот вот рухнет какое нибудь дерево. Он обливался потом и трясся от ужаса. Деревья стояли на расстоянии полусотни ярдов и никак не доставали до дороги. «Тебе нужно показаться врачу», – сказала жена, и он последовал ее совету. Дэнни списывал все на проблемы с сердцем и поэтому половину дня провел подключенным к электрокардиографу. Утрата самообладания смущала его – он предпочел о ней умолчать, – и когда приступы стали реже и не настолько серьезными, он испытал глубокое облегчение. Через несколько месяцев после теракта они прошли окончательно.

18 сентября 2008 года он не связал свое теперешнее состояние с состоянием в прошлом. Дэнни вышел из за стола и обвел взглядом комнату. Обычно Айсман сидел напротив него, но в тот момент он находился на какой то конференции с целью привлечь дополнительные средства, что свидетельствовало об их неподготовленности к моменту, к которому, как казалось, они хорошо подготовились. Дэнни повернулся к коллеге. «Портер, кажется, у меня сердечный приступ».

Портер Коллинз рассмеялся: «Нет у тебя никакого приступа». Имея за плечами олимпийскую карьеру гребца, Портер Коллинз не мог похвастаться чувствительностью к состоянию других людей, поскольку считал, что настоящей боли они не испытывали.

«Нет, – ответил Дэнни, – мне нужно в больницу». Он побледнел, но все таки мог держаться на ногах. Насколько это серьезно? Дэнни всегда был чуток неспокойным.

«Вот поэтому он так блестяще и справляется со своей работой, – говорит Портер. – Я твердил: “Нет у тебя никакого приступа”. И тут он замолк. И я говорю: “Ладно, может, и есть”». Но толку от этого было мало. Пошатываясь, Дэнни повернулся к Винни, который видел все из дальнего угла комнаты и собирался уже вызвать скорую помощь.

«Мне нужно на воздух, сейчас же», – сказал Дэнни.

Ставки Cornwall Capital против низкокачественных ипотечных облигаций увеличили капитал фонда в четыре раза, с $30 млн до $135 млн, но трем основателям было не до ликования. «Мы искали, куда можно безопасно вложить деньги», – рассказывает Бен Хокетт. Раньше у них не было денег. А сейчас они разбогатели, но боялись, что не сумеют сохранить нажитое состояние. Со временем присущие им тревожность и мнительность только усилились. Они не переставали удивляться, как людям, принимающим сенсационно верные решения (т. е. им), удалось сохранить такую неуверенность, робость и нерешительность, благодаря которым они, собственно, и принимали верные решения. Чем увереннее ты в себе и своих суждениях, тем сложнее заметить собственные ошибки.

Рискованные ставки по какой то причине остаются уделом молодых. Чарли Ледли и Джейми Май больше не чувствовали себя молодыми и не вели себя как молодые. Чарли страдал от мигреней и был поглощен тем, что может случиться дальше. «Я думаю, в нашей демократии есть нечто пугающее, – говорит Чарли. – Мне кажется, это результат того, что люди чувствуют порочность системы, и спорить с этим довольно трудно». Вместе с Джейми они немало времени провели в раздумьях по поводу того, как нанести удар по насквозь прогнившей финансовой системе. Они, например, разработали план мести рейтинговым агентствам: собирались создать некоммерческую организацию, которая будет заниматься исключительно судебным преследованием Moody’s и S&P и передавать вырученные средства инвесторам, потерявшим деньги на инвестициях в ценные бумаги с рейтингом «три А».

Как выразился Джейми, «мы собирались прийти к инвесторам и сказать: “Эй, ребята, вы даже не представляете, как сильно вас накололи. Вам, ребята, нужно подать иск”». У них накопилось столько негатива от общения с крупными фирмами Уолл стрит и людьми, которые зарабатывали там деньги, что они побоялись поделиться этой идеей с нью йоркскими юристами, а отправились в Портленд, штат Мэн, где нашли юридическую фирму, согласившуюся их выслушать. «Там тоже сказали: вы, ребята, с ума сошли, – говорит Чарли. – Предъявлять иск рейтинговым агентствам за неточные рейтинги – все равно что судиться с журналом Motor Trend за рекламу машины, которая попала в аварию».

Чарли позвонил своему бывшему профессору, выдающемуся историку, знатоку финансовых кризисов. «Эти звонки всегда раздавались поздно ночью, – рассказывает историк, пожелавший остаться неизвестным. – И разговоры затягивались надолго. Помню, он начинал словами: “Вы знаете, что такое мезонинные CDO?” И принимался разъяснять все эти схемы». Как инвестиционные банки Уолл стрит обманом заставили рейтинговые агентства благословить горы ненадежных кредитов; как обычные американцы смогли взять взаймы триллионы долларов; как обычные американцы с радостью следовали правилам и лгали ради получения кредитов; как механизм превращения кредитов в якобы безрисковые ценные бумаги оказался настолько запутанным, что инвесторы перестали оценивать риски; как проблема обрела такие грандиозные масштабы, что привела к серьезным социальным и политическим последствиям. «Он хотел вслух проговорить свои аргументы, – замечает историк, – и проверить, считаю ли я его безумцем. Он спрашивал, будет ли Федеральная резервная система покупать ипотечные кредиты, но, по моему мнению, это было маловероятно. Одна только мысль о подобных действиях обернется для нее катастрофой гигантских масштабов». Более всего выдающегося финансового историка поразили не столько тревожные факты, сколько то, что услышал он о них только сейчас – от Чарли Ледли. «Предполагал ли я когда нибудь, что Чарли Ледли сможет предвидеть величайший финансовый кризис со времен Великой депрессии? – говорит он. – Нет». И дело не в том, что Чарли был глуп. Отнюдь. Просто Чарли сложно представить в роли финансиста. «Он не материалист, – поясняет профессор. – Его не волнуют деньги. Но он очень разозлился. И принял ситуацию близко к сердцу».

Тем не менее утром 18 сентября 2008 года Чарли Ледли еще не утратил способность удивляться. Обычно он и Джейми не сидели за терминалами Bloomberg и не следили за новостями, но в среду, 17 сентября, они занимались именно этим. Убытки, объявленные крупными фирмами Уолл стрит по низкокачественным ипотечным облигациям, и так немаленькие, продолжали расти. Merrill Lynch, который заявил было об убытках в $7 млрд, признался, что их сумма превысила $50 млрд. Убытки Citigroup приблизились к $60 млрд. Morgan Stanley говорил о $9 млрд с хвостиком, но кто знает, что за этим стояло. «Мы неправильно оценивали происходящее, – говорит Чарли. – Мы предполагали, что они сплавляют CDO с рейтингом «три А» кому нибудь вроде Корпорации корейских фермеров. Но банкротства свидетельствовали об обратном. Они держали их сами».

Крупные фирмы Уолл стрит, которые представлялись такими трезвомыслящими и своекорыстными, на деле перекочевали в стан глупых денег. Стоявшие во главе этих фирм люди не понимали собственный бизнес, а регуляторы, похоже, знали еще меньше. Чарли и Джейми всегда казалось, что финансовую систему возглавляет некая важная фигура, с которой они никогда не встречались, но они ошибались. «Мы никогда не попадали в пасть чудовища, – рассказывает Чарли. – Видели, как выносили тела, но сами не попадали». Мелькнувший перед глазами Джейми заголовок из новостей Bloomberg News прочно засел у него в голове: «Лидер большинства в сенате сказал о кризисе: никто не знает, что делать».

Еще задолго до того, как другие приняли его точку зрения, Майкл Бэрри сожалел, что его инвестиционный портфель превращается в ставку на крушение финансовой системы. Сколотив состояние на кризисе, он начал задумываться о социальных аспектах своей финансовой стратегии – о том, не предстанет ли он когда нибудь в глазах других людей в таком же искаженном виде, в каком они представляли себе финансовую систему. Через три месяца после кончины Bear Stearns, 19 июня 2008 года, ФБР арестовало Ральфа Чоффи и Мэтью Тэннина, возглавлявших обанкротившиеся хедж фонды Bear Stearns. Их увели в наручниках прямо из дома. Поздно вечером Майкл Бэрри отправил электронное письмо своему юристу Стиву Друскину. «Если честно, я очень нервничаю из за этого дела. Я беспокоюсь, что когда нибудь мои письма, точно так же вырванные из контекста, навлекут на меня неприятности, несмотря на то что конечные результаты подтвердят абсолютную правильность моих действий. Не представляю, смог бы я пережить тюремное заключение, зная, что ни в чем не виноват, кроме как в некоторой беспечности и неумении фильтровать мысли, попадающие в электронные письма. Я так дергаюсь из за этого, что сегодня даже подумывал о закрытии фонда».

Бэрри искал доводы, чтобы отказаться от управления активами. А инвесторы то и дело их подбрасывали: он заработал для них кучу денег, но, казалось, они не сочли это достаточной компенсацией за нервотрепку последних трех лет. К 30 июня 2008 года прибыль каждого инвестора, державших средства в Scion Capital с первых дней, т. е. с 1 ноября 2000 года, после вычета вознаграждений и издержек составила 489,34 %. (Валовая прибыль фонда достигла 726 %.) За тот же период S&P 500 принес чуть более 2 %. Только за 2007 год Бэрри заработал для своих инвесторов $750 млн – и тем не менее в настоящее время под его управлением находилось всего $600 млн. Существующие инвесторы выводили свои деньги. Новые инвесторы не объявлялись – ни одного человека. Никто не звонил с просьбой поделиться взглядами на ситуацию или прогнозами на будущее. До сих пор никто не удосужился поинтересоваться, как же ему удалось добиться таких результатов. «Мы не пользуемся особой популярностью», – писал он.

Бэрри бесил тот факт, что люди, претендовавшие на высшее знание, большую часть времени лебезили перед средствами массовой информации. Ни один вид деятельности не мог быть объективнее управления инвестициями, но тем не менее даже в этом бизнесе факты и логика уступали туманному социальному фактору происходившего. «Должен признаться, меня удивляет, сколько народу теперь утверждает, что предвидели крах рынка низкокачественных ценных бумаг, бум на сырьевых рынках и экономический спад, – писал Бэрри в апреле 2008 года оставшимся инвесторам. – Возможно, они не всегда многословны, но на телевидении и в интервью журналистам уверенно высказываются относительно будущего. Конечно, разве осмелится рассуждать о будущем тот, кто кошмарно ошибся в недавнем прошлом, верно? Только я не помню, чтобы тогда многие со мной соглашались». Получалось так, будто его правота оборачивалась против него самого – его присутствие доставляло неудобство людям. Один из специализированных журналов опубликовал перечень 75 самых прибыльных хедж фондов 2007 года, и Scion в нем не оказалось, хотя по прибыли он должен был стоять среди первых. «Как будто на Олимпийских играх одного пловца поместили в отдельный бассейн, – говорит Бэрри. – Его результат был золотым. Но медали он не получил. Я искренне считаю, что именно это и убило во мне желание продолжать. Мне хотелось признания. Но тщетно. Я готовился к Олимпийским играм, а меня отправили в бассейн для новичков». Некоторые из оставшихся инвесторов интересовались, почему он активно не занимается связями с общественностью – как будто он был обязан ими заниматься!

В начале октября 2008 года, после заявления американского правительства о принятии на себя всех убытков финансовой системы и спасении крупных фирм Уолл стрит от банкротства, Бэрри принялся покупать акции с энтузиазмом, доселе ему не свойственным. Внешнее воздействие, как ему казалось, неизбежно повлечет за собой не только инфляцию, но и рост цен акций. Возможно, он поторопился, и акции могли еще опуститься, прежде чем пойти вверх, но это было для него неважно. В конечном итоге эти ставки все равно окупились бы. Самый крупный из оставшихся инвесторов, чья доля в фонде составляла $150 млн, усомнился в разумности данного решения и тут же пригрозил забрать деньги.

27 октября Бэрри писал одному из двух своих друзей по переписке: «Сегодня я ликвидирую все позиции. Думаю, мой предел достигнут. Я плохо ем, плохо сплю, не разговариваю с детьми и женой, я разбит. Синдром Аспергера наградил меня талантами, но они слишком долго осложняли мне жизнь». В пятницу днем, в начале ноября, он почувствовал боль в груди и отправился в пункт скорой помощи. Оказалось, у него подскочило давление. «Мне кажется, я сам сокращаю свою жизнь», – писал он. Через неделю, 12 ноября, он послал инвесторам последнее обращение. «Меня постоянно подталкивали к краю и мои собственные действия, и инвесторы, и деловые партнеры, и даже бывшие сотрудники, – говорилось в письме. – Мне всегда удавалось отойти назад и сохранить эти зачастую слишком напряженные отношения с бизнесом. Но в последнее время проблемы личного характера заставили меня переступить черту. Я с грустью осознаю, что должен закрыть фонд». После этого он исчез, и никто толком не знал, что произошло.

Он оказался прав, а мир ошибся, и за это мир его возненавидел. Майкл Бэрри пришел к тому, с чего начинал: одинокий, ищущий утешения в своем одиночестве. Все время он проводил в офисе в Купертино, штат Калифорния, который мог вместить не меньше 25 сотрудников, но фонд был закрыт и помещение пустовало. Оставался, правда, еще Стив Друскин, и последней его задачей было решить, что делать с принадлежавшими Майклу Бэрри дефолтными свопами на низкокачественные ипотечные облигации. «Майк все еще держал несколько свопов, чисто для прикола, – рассказывает он. – Всего пару штук. Чтобы проверить, сможет ли он получить за них причитающееся». И ему это удалось, хотя целью было не развлечение, а скорее доказательство правоты: облигации инвестиционного уровня, против которых он ставил, на самом деле ничего не стоили. Две оставшиеся ставки были сделаны против низкокачественных облигаций, выпущенных Lehman Brothers в 2005 г. Они обратились в пыль одновременно со своим создателем. Бэрри поставил примерно по $100 000 на каждую и заработал по $5 млн.

Для юриста, закрывающего инвестиционный фонд, проблема заключалась в сроке действия этих странных контрактов: он истекал в 2035 г. Брокеры давным давно полностью их оплатили: 100 центов за доллар. Больше ни одна фирма с Уолл стрит не присылала им котировки. «Я не получал выписок по брокерским счетам, где бы значились открытые позиции, – говорит Друскин. – Но они у нас были. Словно никто больше не желал об этом говорить. Мол, “вы получили свои $10 млн – и отвяжитесь”».

На Уолл стрит юристы играли ту же роль, что и врачи во время войны: они появлялись после перестрелок и ликвидировали беспорядок. Тридцатилетние контракты с техническим риском погашения – точный размер этого риска Друскин все еще пытался определить – был последним беспорядком, оставшимся после Майкла Бэрри. «Возможно, брокеры просто выбросили контракты, – говорит Друскин. – Три года назад никто из них и помыслить не мог о подобном исходе. И поэтому никто не был к этому готов. Мы заявили, что выходим из бизнеса. А они в ответ: “Ну и ладно”».

Когда Айсману позвонил Дэнни Мозес и сообщил, что его едва не хватил удар и что он с Винни и Портером сидит на ступеньках собора Святого Патрика, тот переживал медленный, практически климактерический переход в другое состояние. Он не был готов к первому «приливу», случившемуся поздней осенью 2007 года. К этому моменту многие уже поняли, что он был прав, а они заблуждались и что он к тому же заработал целое состояние. Он посетил конференцию, организованную Merrill Lynch сразу после увольнения генерального директора, Стэна О’Нила, где банк признал $20 млрд из $52 млрд убытков по низкокачественным бумагам. Там Айсман подсел к финансовому директору Merrill, Джеффу Эдвардсу, тому самому, которого он подкалывал несколько месяцев назад по поводу моделей риска, применяемых в банке. «Помните, что я говорил о ваших моделях риска? – поинтересовался Айсман. – А ведь я был прав, да?» И тут же, как ни странно, пожалел о своих словах. «Мне стало стыдно, – признается он. – Это был грубый выпад. Он такой славный парень. Он просто ошибся. Я больше не был неудачником и должен был вести себя иначе».

Валери Фейген с изумлением наблюдала за тем, как ее муж неуверенно, урывками осваивает нечто, напоминавшее тактичное поведение. «После всего случившегося образовалась пустота, – рассказывает она. – Как только его правота подтвердилась, тревожность, злость и воодушевление улетучились. И осталась огромная пустота. Какое то время он держался на силе собственного “я”. Он действительно считал себя гораздо выше других». Айсман так громко на всех углах кричал о неизбежном кризисе, что сейчас к нему прислушивались те, о ком он и подумать не мог. После конференции в Лас Вегасе в нем завелся какой то паразит. На приеме у врача он рассказал о том, что финансовый мир скоро прекратит свое существование. Год спустя Айсман попал к тому же врачу на колоноскопию. Распростертый на столе, он услышал, как врач сказал: «Это тот парень, который предсказал кризис! Вы только послушайте». И на середине процедуры стал пересказывать коллегам и медсестрам, набившимся в комнату, историю о гениальности Айсмана.

История о гениальности Айсмана быстро приелась его жене. Давным давно она организовала совместно с врачом мужа оперативную группу социальной скорой помощи. «Мы загнали его в угол и пригрозили: “Тебе придется избавиться от этой фигни”. И он согласился. И начал учиться учтивости. И ему понравилось! Для него это было в новинку». И Валери, и остальные то и дело замечали в нем черты нового человека. Например, на рождественской вечеринке в доме по соседству. Валери вообще не хотела говорить о ней Айсману, поскольку не знала, как тот отреагирует. «Я попыталась незаметно выскользнуть из квартиры, – вспоминает она, – а он остановил меня и спросил: “Если я не пойду, это будет очень некрасиво?”» Столь искреннее беспокойство с его стороны настолько шокировало Валери, что она дала ему шанс. «Ты можешь пойти, только веди себя прилично». На что Айсман ответил: «Хорошо, теперь я знаю, как вести себя». И она взяла его на рождественскую вечеринку, и он продемонстрировал максимальную вежливость, на которую только был способен. «Общаться с ним стало так приятно, – говорит Валери. – Вот и поди пойми его».

18 сентября 2008 года новый, изменившийся к лучшему Айсман присоединился к своим партнерам на ступеньках собора Святого Патрика. Передвижение пешком всегда занимало у него очень много времени. «Стив чертовски медленно ходил, – говорит Дэнни. – Он ходил словно слон, который делает меленькие шажочки». Стояла чудесная погода – один из тех редких дней, когда пробивавшееся сквозь леса небоскребов голубое небо согревало душу. «Мы просто сидели там и наблюдали за прохожими», – вспоминает Дэнни.

На ступеньках собора они просидели примерно час. «Нами овладело удивительное спокойствие, – говорит Дэнни. – Мы словно отгородились от всего, что творилось на рынке, словно наши души отделились от тел. Мы просто сидели, наблюдали за идущими мимо и говорили о том, что будет дальше. Сколько людей потеряют работу? Кто будет арендовать эти здания после того, как всем фирмам с Уолл стрит придет конец?»

Портеру Коллинзу казалось, «будто мир остановился. Мы смотрели на окружавших нас людей и думали: “Кризис либо уже выбил почву из под их ног, либо сделает это очень скоро”». Помимо этих вопросов других поводов для дискуссий у основателей FrontPoint не находилось. Они все ждали одного – полного краха.

«Инвестиционные банки оказались в заднице», как заметил Айсман еще шесть недель назад. «И они только сейчас начали понимать, в какой заднице сидят. Это как ученые до появления Ньютона. Приходит Ньютон, и ты просыпаешься однажды утром и говоришь: “Черт побери! Как я заблуждался!”» Lehman Brothers прекратил свое существование, Merrill выбросил белый флаг, а Goldman Sachs и Morgan Stanley осталось пребывать всего неделю в роли инвестиционных банков. Инвестиционные банки оказались не просто в заднице – они вымерли, как мамонты. «Уолл стрит получила по заслугам, только и всего», – сказал Айсман. И только Винсента Дэниела тревожили сомнения – ведь они заработали состояние, ставя против общества. «Винни же из Квинса, ему положено все видеть в черном свете», – прокомментировал Айсман.

А Винни на это: «Мы думали, а сами не верили в то, что короткие продажи создают ликвидность, поддерживающую работу рынка».

«Все равно что кормить монстра, – произнес Айсман. – И мы кормили его до тех пор, пока он не лопнул».

Монстр разлетелся на кусочки. Однако на улицах Манхэттена ничто не указывало на важность происходившего. Сила, затронувшая всех, была скрыта от взоров. Такова извечная проблема денег: все, что с ними делают, имеет последствия, но они настолько отдалены от действий, что разум не связывает их друг с другом. Кредиты с завлекающей ставкой, которые предоставлялись людям, не способным погасить их, превращаются в проблемные не сразу, а через два года, когда процентные ставки поднимаются. Облигации, выпущенные под эти кредиты, становятся плохими не одновременно с кредитами, а через несколько месяцев, после множества обращений взыскания на недвижимость, банкротств и принудительных продаж. CDO, созданные на основе этих облигаций, превращаются в проблемные только после того, как тот или иной доверительный управляющий поймет, что средств для их погашения недостаточно. И только тогда конечный владелец этих CDO получает короткое уведомление: «Уважаемый. с сожалением сообщаем, что ваша облигация более не существует.» Но самый большой разрыв наблюдается именно здесь, на улицах. Сколько потребуется времени, прежде чем люди, снующие взад вперед мимо собора Святого Патрика, осознают, в какую передрягу они попали?
Содержание Далее

Что такое фондовая биржа