Что такое фондовая биржа

Как торговать на бирже

Что такое фондовая биржа

Как стать успешным трейдером

Стратегии биржевой торговли

Лучшие биржевые брокеры

Стратегии биржевой торговли

Лучшие биржевые брокеры

Лучший Форекс-брокер – компания «Альпари». Более 2 млн. клиентов из 150 стран. На рынке – с 1998 года. Выгодные торговые условия, ECN-счета с доступом к межбанковской ликвидности и моментальным исполнением, спреды – от 0 пунктов, кредитное плечо – до 1:1000, положительные отзывы реальных трейдеров.

Дафф Терни. Исповедь волка с Уолл-стрит. История легендарного трейдера

Автор без прикрас описывает мир Уолл-стрит, делится секретами незаконных схем, позволивших ему делать миллионы «из воздуха», и приоткрывает обычаи этого известного на весь мир сообщества. У главного героя буквально «срывает крышу» от огромных денег и вседозволенности. В конечном же итоге, он оказывается в маленькой квартирке в трущобах практически без средств к существованию.

Какой брокер лучше?         Альпари         Just2Trade         R Trader         Intrade.bar        Сделайте свой выбор!
Какой брокер лучше?   Just2Trade   Альпари   R Trader

Глава 33

Спустя три часа после того, как я вышел из отеля «Ривингтон», я стою около своей квартиры. У меня в руках телефон, кредитки и права, еще несколько вещей в сумке за спиной. Я смотрю в окно кофейни. Я выгляжу ровно тем, кем являюсь: бездомным. Спустя несколько мгновений Итан и Джейсон выскакивают из такси. На лицах у них озабоченное выражение, и ко мне они приближаются с некоторым опасением. «Чувак, ты в порядке?» – спрашивает Итан. Я вползаю на заднее сиденье такси. Мы едем к Джейсону, потому что Итан живет в квартире-студии в Бруклине со своей девушкой, а у Джейсона – однокомнатная квартира. Я провожу ночь у него на диване, а утром звоню Джен. Я не знаю, поднимет ли она трубку.

После «ограбления» и своей остановки в отеле я поднимался к нам в квартиру со смешанными чувствами – тревоги и надежды одновременно. И тогда, если вы верите в такое, мне открылось нечто сродни Божественному откровению: у меня появилось ощущение, что я встал на путь избавления от своей зависимости. И первое, что мне нужно было сделать, – признать, что я натворил. Я знал, что это причинит боль всем, но успокоил себя тем, что это все равно что сорвать пластырь. Просто сорви его, говорил я себе. Я рассказал Джен все, по крайней мере, все, что касалось моей кокаиновой зависимости. И я пообещал исправить все, что я разбил. Я умолял ее остаться рядом со мной.

Я видел, как части пазла вдруг сложились у нее в голове. Наконец многие вещи обрели смысл. Бесчисленные ночи без сна, перевозбужденное поведение дома, бесконечные бизнес-ужины, постоянные отговорки, чтобы не ходить на работу, – все это сложилось в цельную картину. Но я не смогу объяснить ей, почему я продолжал делать это. Хотел бы я и сам знать. Единственное, что я могу с уверенностью сказать, – все начинается на следующее утро, когда ты уверен, что больше никогда не будешь этого делать. После обеда уверенность сменяется убеждением – в этот-то раз ты сможешь остановиться. И, наконец, оно превращается в нетерпеливое чувство, подобное тому, какое испытывает семилетний ребенок при ожидании Рождества. Я должен сделать это.

Она была скорее разочарована, чем шокирована. По ее щекам текли слезы. Я думал, что мне удавалось хорошо скрываться, – всем наркоманам так кажется. Но Джен мучилась из-за меня. Она вытерла слезы, и на ее лице появилось вызывающее выражение. «У меня есть только один вопрос к тебе, – сказала она. – Месяц назад, когда мне нужно было поехать в Атлантик-Сити с моей мамой... – Пожалуйста, не продолжай. – Когда ты остался с Лолой один в пятницу вечером и почти не мог говорить в субботу? – В ее глазах горело осуждение. – Тогда ты тоже?..»

Я попытался найти оправдание, но у меня не было ответа. Я опустил голову и уставился на пол прямо передо мной. Она схватила свои сигареты и телефон и ушла. «Убирайся», – это последнее, что она сказала мне прежде, чем вышла из комнаты.

В субботу, когда я позвонил Джен из квартиры Джейсона, она взяла трубку. Я сказал ей, что еду в реабилитационную клинику. Это целый комплекс в Туксоне под названием «Коттонвуд». Злость, которая была в ее голосе вчера, исчезла; ее сменила какая-то отчужденность. Она ответила, что не знает, будут ли они с Лолой еще здесь, когда я вернусь из Аризоны.

Все утро я продолжал делать признания по телефону. Когда моя мама услышала слово «кокаин», она поперхнулась. Я беспокоился, что она не сможет спать. Когда трубку взял отец, он просто пожелал мне удачи, как будто я отправляюсь в первый раз в университет. «Дай знать, если мы сможем для тебя что-то сделать», – сказал он. Все мои друзья не с Уолл-стрит были шокированы, все до единого. От каждого я слышал один и тот же вопрос: «Ты принимаешь кокс?» Никто из них не знал об этом, но, заметив хотя бы однажды мое странное поведение и полную безответственность, все уже подозревали, что что-то не так.

Дядя Такер – первый человек с Уолл-стрит, кому я позвонил. Он уже слышал подобные истории и раньше, но понятия не имел, что это происходит со мной. Он предложил свою помощь и сказал, что сочувствует мне. Потом я позвонил Гасу и Ренди; они оба, кажется, расстроились. Не знаю, чувствовали ли они себя ответственными, беспокоились ли они обо мне или же просто бесились, что потеряли своего лучшего клиента. Я позвонил еще нескольким ребятам с Уолл-стрит, и каждый из них говорил мне, чтобы я никому больше не рассказывал. «Оставь это при себе». А я не мог. Я должен был рассказать кому-нибудь.

В тот понедельник выдался необычно теплый осенний день. Я стою на углу Пятьдесят седьмой и Парк-авеню. Пока толпы людей, обычные для Нью- Йорка, проплывают мимо меня, я поднимаю голову к небу и позволяю лучам согревать мое лицо, как ребенок на залитой солнцем детской площадке. Наркотики и алкоголь опустошили меня; но в теплых лучах солнца кажется, что я снова цел. Я хочу, чтобы это чувство никогда не покидало меня, и я даю себе обещание, что никогда не забуду этот момент надежды и света. И в то же мгновение в меня врезается парень, говорящий по мобильному, и мои бумаги разлетаются по тротуару. «Ты не на пляже, придурок», – кидает он через плечо, даже не приостановившись. Я собираю бумаги и иду в здание своего офиса.

Здесь мрачно. Я не знаю, какое чувство преобладает в моих коллегах: смущение или печаль. Все отводят глаза, а те несколько взглядов, которые на меня бросают, кажутся очень холодными. Может, мне мерещится. В данный момент я себя не слишком уверенно чувствую. Но это и правда происходит. Я вхожу в конференц-комнату и вижу там Дона, нашего финансового директора, Рича и Кришена, которые сидят за столом. Перешептывание, которое я слышал, подходя к двери, превращается в некомфортное молчание, когда я вхожу. Вот я стою там с засунутыми в карманы руками; я вдруг осознаю, что смотрю на свои ботинки. Я не замечал, насколько они грязные. Взгляды, которыми мы обмениваемся в комнате, мало чем отличаются от тех, которые я испытывал на себе, когда только шел сюда по офису. Я смотрю в точку на стене, где-то выше головы Кришена, словно пытаюсь увидеть горизонт. «Я хочу поблагодарить вас за все, что вы когда-либо делали для меня», – говорю я, украдкой пытаясь увидеть их реакцию. Может, это и не лучший мой момент, но слова идут от сердца. Да черт с ним, говорю я сам себе. Просто продолжай. Я рассказываю им, что осознаю, сколько проблем я принес им и что создал полную неразбериху в офисе. Я говорю им, что мне искренне жаль. Я думал, что контролирую это. «У меня есть проблема, – твердо говорю я. – И мне нужна помощь». Я рассказываю, что ложусь в реабилитационную клинику в Аризоне. «Завтра я улетаю».

И теперь они обратили на меня все свое внимание.

Все сидящие за столом смотрят на меня. «Поэтому лучшее, что я могу сделать для всех нас, – говорю я, смакуя момент, – это уволиться. Прямо сейчас».

После этих слов напряжение с обеих сторон стола испаряется. Я – слон, и я ухожу из этой посудной лавки. Все кончилось. Теперь им не нужно меня увольнять. Каждый из них высказывается. Я вижу, что они произносят какие-то слова, но те скользят мимо, как река между камней. Все мое лицо горит, а в ушах звон. Я знаю, что они искренне беспокоятся обо мне. И я верю, что они и вправду хотят для меня лучшего. Но я также знаю, что, как только я выйду из офиса, они коллективно вздохнут с облегчением.

Во вторник утром я лежу в одиночестве с Лолой на кровати в главной спальне. Я спрашиваю ее, знает ли она, насколько сильно я люблю ее. Она кивает. Я говорю ей, что уеду для того, чтобы постараться поправить дело, и спрашиваю, согласна ли она. И она снова кивает. И хотя невозможно, чтобы она понимала мои слова, в ее глазках, где-то в их глубине, я вижу мерцание, которое уверяет меня в том, что она все понимает. «Я люблю тебя и маму больше всего на свете, – говорю я ей. Я держу ее ручку, когда она прыгает на кроватке. – Я просто хочу уехать, чтобы они вылечили меня, а потом вернуться и быть лучшим отцом». Лола хихикает, широко улыбается мне и тянется ручкой к моему носу. Внутри меня поднимается чувство абсолютного счастья. Это чувство почти полностью поглощает меня. И все равно я не могу заплакать. Это следствие многих лет пристрастия к наркотикам. Внезапно я осознаю, насколько хрупка моя жизнь, как легко наркотики могут разрушить мою любовь к дочери. Дыши, говорю я сам себе. Просто дыши. Я держу Лолу так, как будто не отпущу ее никогда. И я держу ее так, пока она не засыпает.

Самолет приземляется в Туксоне после обеда. На улице жарко и сухо. Я очень хочу покурить, но сначала мне нужно в уборную. Я направляюсь в туалет в аэропорту, где я смотрю на себя. Я все еще отвратно выгляжу. Мой звонок Джен автоматически переключается на голосовые сообщения. Я иду в зону выдачи багажа и жду свои вещи. Когда мои чемоданы наконец появляются на багажной ленте, я хватаю их, вытаскиваю на улицу и тут же закуриваю сигарету, а после нее – сразу вторую. Когда я курю уже третью сигарету, ко мне подходит пожилой джентльмен с видавшим виды лицом, цветом и текстурой напоминающим потрепанное седло. Я думаю про себя, что он слишком много времени провел на солнце. Может, десять лет. У него в руках табличка, на которой написано «Мистер Терни».

«Терни – это мое имя», – говорю я, как бы представляя себя.

«А я – Билл», – отвечает он, протягивая руки к моим чемоданам.

«Я возьму их», – возражаю я. Думаю, я выгляжу слабее, чем на самом деле есть. Мы с Биллом минуем автостоянку в аэропорту и подходим к коричневому фургону. До этого центра ехать около получаса. Первую часть пути я просто пялюсь в окно на окрестности – вполне обычные виды для местности около городских аэропортов: кругом дорожные развязки и сетевые магазины. Мне не верится, что я еду в реабилитационный центр.

«Какие наркотики у тебя в фаворе?» – спрашивает Билл, нарушая тишину.

«Кокс и алкоголь, думаю. А ты работаешь на реабилитационный центр?»

«Я на пенсии, но несколько дней в неделю я работаю на реабилитационный центр, делаю то, что нужно. Мне нравится находиться где-то поблизости от него, он напоминает мне каждый день, почему мне не стоит пить».

«Как долго уже?» – спрашиваю я.

«Не употребляю, ты имеешь в виду? – спрашивает он с улыбкой. – Уже двадцать два чудесных года».

Мне хочется верить ему, но я не могу.

«Да, года проходят, сынок, – говорит он, хихикая. Билл вполне симпатичный парень. Он мне уже нравится. – Но каждый день нужно бороться».

И, несмотря на эти банальности, он продолжает мне нравиться. Машина останавливается на красный сигнал светофора.

«Вообще-то мне не полагается делать это, – говорит он, – но я могу остановиться, чтобы ты вдоволь накурился сигарет, прежде чем мы въедем на территорию центра».

У меня изо всех карманов торчат сигареты, поэтому я чувствую себя как в пуленепробиваемом жилете. Грузовичок останавливается перед железными воротами, у кабинки охранника. Билл машет ему, показывая свой пропуск. Как только мы проезжаем первые ворота, мы видим вторые, где охрана еще серьезнее. «Ну все, тут моя миссия оканчивается, – говорит Билл. – Тебе, может, хочется в последний раз позвонить кому-нибудь прежде, чем ты войдешь туда? Я не могу уехать, пока не увижу, как ты проходишь через ворота».

Я выпрыгиваю из фургона с сигаретой в одной руке и телефоном в другой. Я звоню Джен, но ее телефон сразу предлагает оставить мне голосовое сообщение. Окрестности центра очень красивы: золотистые и зеленоватые цвета полыни, кактусы цвета ржавчины, некоторые высотой по 4–5 метров, и фиолетовая дымка гор Санта-Каталина вдалеке. Я вхожу на территорию и, пока Билл отъезжает, уже успеваю почувствовать себя бесконечно одиноким. После прохождения всех процедур регистрации мне показывают мой номер. Это маленькая комната, в которой стоят четыре односпальные кровати, и три из них уже заняты – а ванная одна на всех четверых, и очень маленькая. Да, конечно, это тебе не «Четыре сезона». Но и не койко-место в благотворительной миссии на улице Бауэри. Если опустить эти моменты, центр вполне можно назвать клиникой высокого уровня. Тут есть свой шеф-повар, бассейн и уроки йоги. Место похоже на какой-нибудь небольшой университетский кампус. Тут много зданий, между которыми проложены ухоженные тропинки. Я здесь, чтобы пройти программу реабилитации 4.0. Я оставляю свой багаж в комнате и иду на поиски своего терапевта. Хочу как можно скорее начать лечение.

Прошло две недели, когда Джен наконец сама ответила на мой звонок. Учитывая разницу во времени и правила, действующие в центре в отношении телефонных звонков, до сих пор я мог оставлять Джен только голосовые сообщения. Я звоню ей, стоя во внутреннем дворике, на свежем воздухе. На улице чудесный вечер в глуши. «Привет», – говорит она без эмоций.

«Привет, как ты там?» Я уже четырнадцать дней не пью и не нюхаю, и я нахожусь в том трезвом состоянии, когда все вокруг кажется просто чудесным, и такое восторженное отношение может раздражать людей из реального мира. Я щебечу о том, как шикарно чувствую себя, какие отличные занятия тут посещаю и с какими мудрыми терапевтами познакомился. Я рассказываю ей, что побрил голову. «Я чувствую, что возвращаюсь к себе старому, Джен, – говорю я. – Снова учусь жить». На пару секунд в трубке повисла тишина.

«Знаешь, я рада, что тебе там так круто и что ты наслаждаешься своими каникулами, – говорит она. – Но чем больше я думаю о всей ситуации, тем больше понимаю, насколько эгоистично ты себя вел. Ты совсем не думал обо мне или о своей дочери. Ты думал только о себе».

Радуга над моей головой начинает вдруг исчезать.

«Я открыла твои счета по карте «Америкэн Экспресс», чтобы оплатить их за тебя. Там, по меньшей мере, пять чеков из гостиниц».

Я пытаюсь ей все объяснить, но она ничего не хочет слышать. Да и что я могу ей сказать? Что я сидел в гостинице, смотрел порно, мастурбировал и нюхал кокс на протяжении шести часов, пока она сидела дома, волновалась из-за меня и заботилась о Лоле?

«Джен, я никогда тебе не изменял», – говорю я.

Я слышу гудки в трубке и позволяю своей руке упасть. Я смотрю на горы. Вечернее небо освещается розовым и фиолетовым цветами. Легкий бриз дует со стороны пустыни.
Содержание Далее

Что такое фондовая биржа